Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - Магнусгофская Елизавета Августовна

И, когда ты, мальчик, ступишь в первый раз на палубу своего, своего собственного, — судна, я пошлю тебе „оттуда“ свое благословение…»

Я был очень привязан к своему отцу. Смерть его сильно подействовала на меня. Ведь у меня больше никого не было. Два года проплавал я еще. Был в дальнем плавании. Потом, вернувшись в Ригу, пошел к адвокату. Я хотел знать, сколько денег оставил мне покойный отец. До тех пор я не справлялся. Оказалось, что деньги, положенные отцом в английский государственный банк, несли проценты, и, если я прибавлю деньги, скопленные мною за два года — не хватает немногого, чтобы осуществилась моя мечта — мечта моего отца!

Еще два года плавания, твердого отказа от всего, что дают чужие города… Товарищи подсмеивались надо мной, считали меня чудаком… Они же не знали о моей мечте!

И вот, три года тому назад, у меня была нужная сумма!

Во всех больших портах начал справляться я, кто хочет продать… И вот, в Либаве один разорившийся предприниматель предложил мне купить свою шхуну «Церера»… Я купил ее — и даже дешевле, чем предполагал!

Отец завещал мне: «Покупай надежное». Я не исполнил его совета. Судно нельзя было назвать надежным. Впрочем, что же нужно для каботажного плавания?

Много надо было переделать на нем… Ну, всего нельзя было сделать сразу… Ремонт поглотил остатки моего капитала. Я сделал даже — первый раз в жизни — долги… И вот, чтобы погасить их, я совершил поступок… Его можно, конечно, назвать бесчестным, хотя, вернее — незаконным. Я согласился провезти четырех пассажиров, хотя знал наверное, что они везут контрабанду… В Эстонию… Они обещали хорошо заплатить… А векселя ведь не ждут… И еще второе… Принимая пассажиров, я должен был позаботиться об их безопасности. А что у нас было? Одна жалкая шлюпчонка, ветхая, ненадежная, мало спасательных кругов, а пояса какие-то дрянные… Когда мы вышли, ничто не предвещало бури. Она налетела как то внезапно…

И еще я сделал то, чего никогда не простил бы мне покойный отец: переменил название судна.

Каждый моряк знает, что нельзя, нельзя делать этого! На верную гибель обречен корабль, меняющий свое имя!

Мне не нравилось «Церера». Ну, к чему мне Церера — богиня крестьян? Я — моряк. Подумал о «Нептуне». Но потом осенило меня: «Амур»! Амур — это любовь. А моя любовь — море… Кроме моря, я не любил никого.

И в роковую минуту назвал я свое судно «Амур».

«Он погиб в непроглядную, бурную ночь…» И в эту страшную ночь понял я, какое преступление совершил, не позаботясь в достаточной мере о спасательных средствах. Шлюпка дала течь. Пояса никуда не годились. Спасательных кругов было только три… Девять матросов и четыре спекулянта нашли смерть в морских волнах… и вблизи берега!

Мы дошли уже почти до Белой горки. Так называют в В. высокую дюну, отошедшую как-то вглубь. Очень высокая, она видна издалека. Со стороны моря вырос на ней густой лес, на других склонах растительности нет. И светится она далеко, даже в темноте, своим белым песком.

— Здесь, — сказал капитан, — лежали они… все тринадцать… Выбросило их море… люди взяли… предали христианскому погребению…

Мне показалось, что в голосе капитана проскользнула какая-то завистливая нотка…

Он остановился, снял шапку и погрузился в молитву. Я молча последовал его примеру. Окончив молитву, капитан преклонил на минуту колени, потом быстро пошел назад. Я следовал за ним.

— Погибли вблизи берега, — повторил капитан. — Я понял, что они не спасутся. О, что я испытал в ту ночь, когда гибло мое судно, мой «Амур», моя любовь! Что осталось мне еще в жизни? Отец копил всю жизнь, отказывая себе во всем… Он жил этой мечтой… я тоже… И вот… в первый же рейс… Я посмотрел еще раз на море… мое море, которое я одно любил в жизни… Оно захлестнуло шлюпку, давшую течь… Люди в темноте боролись в волнах за свою жизнь. Я знал, что напрасно… А берег был так недалеко… Бушевало море в полной тьме. Высокие волны перебегали по палубе, унося наш «Амур», потерявший руль, к неведомой цели. Посмотрел на море в последний раз. Потом вошел в свою каюту. Запер за собой дверь. Открыл иллюминатор и выбросил ключ… Волны хлынули в каюту, холодные… соленые…

Капитан замолк. Я не решался прервать его молчания — до того жуток был его странный рассказ: «Закрыл дверь каюты. Волны хлынули в окно». Но как же он спасся? Почему никто не знает о его спасении? Как он идет здесь, рядом со мной?

Тучи скрыли последние звезды. Ночь стояла совсем черная. Только там, на юго-западе, вспыхивал лентой проблесковый огонь маяка.

Внезапно в темном море еще огни. Огни проходящего судна: зеленый, красный… Куда оно идет? Я знал, что там, на горизонте, иногда видны проходящие буксирики, которые тащат плоты. Но откуда взяться буксиру ночью? И потом… Нет, ведь пароходы несут три огня — белый, зеленый и красный — а два — парусники! Значит, какой-то парусник в море. И держит курс прямо к берегу! Зачем? Ведь здесь же мелко? Куда он? Куда?

Я хотел спросить капитана — не мог. Он также не сводил глаз с этих внезапно появившихся огней… И теперь мне показалось, что огни — вовсе не двигаются… Да, да, они на месте… У самого берега… Но ведь стоящее на якоре судно не несет никаких огней, кроме белого… Как же… И внезапно я понял: огни были зажжены на «Амуре»!

Мы подходили. «Амур» стоял к берегу не кормой. Стоял носом, и жутко горели на нем отличительные огни…

Каких-нибудь сто шагов отделяли нас от «Амура», когда судно начало медленно поворачиваться. Теперь оно стояло к берегу бакбортом. Горел только один красный бортовой огонь. Жуткий кровожадный глаз…

— Красный!! — с ужасом воскликнул капитан. — Три года прошло… Значит — еще и еще!!

Такая тоска, такой нечеловеческий ужас звучал в голосе капитана, что мучительно-жуткое чувство пронзило меня насквозь.

Он пошел вперед. Просто бежал. Как будто бы хотел уйти от красного глаза. Но не поравнялись мы еще с «Амуром», как огонь как-то сверкнул, как бывает с выгорающей электрической лампочкой — и погас. «Амур» лежал перед нами мрачный, забытый… К берегу кормой… И дощечки не было видно в темноте…

Неужели мы бродили с капитаном всю ночь? — Там, за лесом, светлело…

— Не забудьте, что я остался в каюте! — как-то странно сказал капитан. — Не забудьте!

Я оглянулся в последний раз на темные очертания «Амура»… Да, но где же капитан?

Его не было ни около меня, ни впереди, ни сзади. Пустым лежал предо мной берег в свете занимающегося дня.

Тихо плескались волны.

— «Не забудьте, что я остался в каюте», — целый день не давали мне покоя эти слова.

Я не знаю, я не хочу знать, что мне думать о вчерашней ночи. Я не хочу думать о ней, но иду к «Амуру». Зачем?

— «Не забудьте, что я остался в каюте»!

Сегодня море бурно. В полдень налетела северная буря, и все продолжает усиливаться. Северная, холодная. И все же, подойдя к «Амуру», я почувствовал, что взойду на судно. На мне высокие сапоги и дождевой плащ. Я должен увидеть каюту капитана Брауна. Должен!!

Но волны были так высоки, так сбивали с ног, что я не был в состоянии добраться до палубы. А если даже и доберусь — как попаду в каюту, когда внутри вода? Волны толкали меня прочь, волны гнали меня от мертвого судна…

Не пускали меня на «Амур»!

Следующее лето я не жил в В. В апреле я тяжело заболел, два месяца пролежал в больнице, а потом доктора послали меня еще в санаторию. Но как же мог я хоть один год не побывать в В.? Ну, хоть бы несколько недель! Я поехал туда в конце сентября.

Я давно не был в лесу. То, что было около санатории, с трудом можно было назвать лесом. Да там мне и не разрешали много гулять. Поэтому, отправляясь в В., я вылез одной остановкой раньше и пошел дальше пешком. С версту через деревню, потом мимо кладбища, потом — лес. И дальше вся дорога лесом…

Живописное кладбище, расположенное на горе. С него — чудесный вид: на реку, на море. Здесь спят вечным сном старые моряки, проведшие остаток дней своих на суше. Из последнего дома их видно море… Многие, многие моряки родом из этой деревни.